Глава I. Посвящение - Официальный фан-сайт по игре Diablo 3: Reaper of Souls

Я стояла на вершине заснеженного пика, восхождение на который потребовало от меня нечеловеческих сил. Открытая всем ветрам, истинным властелинам этого края, я с трудом могла сопротивляться резким порывам холодного воздуха, которые пробирали насквозь. Харрогат – это не снег, Харрогат – это ветер. Ветер порхал, ветер ревел, ветер замораживал и ласкал, но он никогда не утихал. Ветер был свободен, как свободны варвары, дети этого края, живущие по своим законам, невозмутимо и бесхитростно организуя свой быт, непохожий ни на что остальное в Санктуарии. Я стояла на ветру, который пронизывал мое тело сотнями крошечных иголок. Он вцеплялся в меня своими маленькими острыми зубками, меня знобило, и боль в раненом плече становилась невыносимой, так что приходилось скрежетать зубами, чтобы не позволить предательскому стону сорваться с губ. Мне нужно было согреться. И я видела, как они копошились внизу, как мелькают их крошечные когтистые лапки, как мерцают желтым огоньком узкие злобные глазки. Бесы. Демоны. Враги. Мое лекарство. В отчаянной схватке боли нет места, и она отступает, прячась в свою нору, словно припугнутая факелом змея. Отступает, чтобы потом вылезти вновь и задушить в своих кольцах. Мне нужен бой, чтобы забыться. И чтобы ненадолго согреться.

Крошечные бесы-колдуны, мастера огненной магии и внезапных телепортаций суетились внизу, словно муравьи в муравейнике. Их гортанные всхрипы имели мало общего с человеческим языком, но кое-что я поняла из их незамысловатой речи. Поняла – и тихо соскользнула вниз. Они не заметили, как спустилась откуда-то сверху темная фигура, укутанная Тенью развоплощения. Не увидели, как я подошла к их ненадежному убежищу. Они продолжали копошиться и тогда, когда первый из бесов захлебнулся собственной кровью, разодранный в клочья стальными когтями. И лишь учуяв быстро струящуюся на снег кровь, лишь заметив боковым зрением непривычные ярко-красные пятна, лишь услышав звук упавшего в сугроб разодранного трупа, остальные бесы встрепенулись и зарычали. Но для них все уже было кончено. Пара быстрых, как вспышка, мгновений – и восемь маленьких скрюченных тел навсегда замерли в промороженной насквозь земле варваров. Их кровь, резко отдающая смрадом и серой, туманила разум, и я, устало пошатнувшись, вытолкнула воздух из легких и заставила себя вдохнуть ее запах. А затем быстро побежала прочь. Мне надо было согреться, и холодный ветер толкал меня вперед, в горы, где сто... тысяча... десять тысяч врагов, кто знает, ждали в узких горных переходах. Я бежала вперед; плечо резко пульсировало острой болью, но одно хорошее было в этой боли: она говорила о том, что я все еще жива.

Я не знаю, нужно ли кому-нибудь знать мою историю, но меня толкает на этот рассказ мысль о том, что, быть может, кто-то запомнит ее и не совершит ошибок, которым позволила произойти я. Я хочу рассказать свою историю не потому, что жажду жалости. И мне не нужно понимание других людей. Я лишь хочу, чтобы они помнили о Зле, о том, как оно пришло в наш мир и на что способно. Быть может, тогда, зная об этом Зле, люди не допустят, чтобы оно вновь наводнило эти земли. Я хочу, чтобы они знали о тех, кто пытался погрузить мир во мрак, и о тех, кто пытался не допустить этого. Я по каким-то неведомым причинам оказалась у Зла на пути, и, как знать, возможно, моя жизнь могла бы быть совершенно другой, если бы не это Зло.

Меня зовут Джаэти, и я помню все, что случилось в моей короткой жизни. Мне сложно сказать, почему все вышло именно так, но я думаю, что я могла этого не допустить. Могла ли быть другой жизнь у человека, который властен над своей судьбой? Раньше, задавая себе этот вопрос, я отчаянно пыталась соврать, что выбора у меня не было. Что обстоятельства были сильнее, и я не могла повлиять на происходящее. Но теперь, когда у меня никого нет за спиной, я скажу: у меня всегда был выбор. Выбор. Судьба. Путь. Короткие коварные слова. Они – как изящное оружие: с виду такое крошечное, а через секунду оно уже в твоей глотке, заставляет тебя судорожно хрипеть и размахивать руками, пытаясь сделать вдох. Есть ли судьба? И есть ли выбор? Священники говорили когда-то, давным-давно, что выбора нет. Вся твоя жизнь, дитя, написана на Скрижалях Богов и выведена в древних пророчествах. Их нельзя изменить. Лишь скромно следуй своей жизненной тропе, ибо судьба твоя в руках богов.

Это все ложь. Богов нет. Я видела демонов, видела ангелов, видела такое, что не забуду до самой смерти. Но не богов, не тех молчаливых истуканов, веру в которых в нас отчаянно вколачивали. Богов не было, и они не правили моей судьбой, не вели меня за руку, не указывали путь. Я знаю, что все это я делала сама. Мои слова сочли бы ересью, и я не спешу кричать их вслух. Но если меня спросят, а есть ли рок, я отвечу: нет. Мы сами творим свою судьбу. Мне некого винить в случившемся, кроме себя самой.

Моя история началась десять лет назад. Возможно, кто-то скажет, что ее следовало бы начать с рождения, но кому интересна ничем не примечательная жизнь простой девчонки из маленькой деревеньки, которых сотни и сотни в Западных королевствах Санктуарии. Нет, моя история началась много позже, в один из ноябрьских дней, припорошенных серебром инея, когда зима с интересом пробует на зуб пока еще не окоченевшую от холода землю. В тот день, когда я родилась, был иней, но холода не было.

Свет, такой яркий, такой обжигающе-горячий, пробивался сквозь сомкнутые веки, заставляя проснуться. Я никогда не видела такого яркого света в ноябре и с минуту сидела в кровати, пытаясь понять, почему ночью так светло. А потом поняла, что это зарево от пожара. Поняла – и через секунду нечеловеческий, выворачивающий нутро крик сшиб меня с постели, заставив шевелиться волосы на голове. Я не знаю, что толкнуло меня вперед, но будь я старше, я никогда не покинула бы моих перепуганных до смерти братьев и сестренок, чтобы выйти на улицу. Я бы не увидела то, что помню до сих пор. Скажу лишь, что мои глаза, глаза десятилетней девочки, не были готовы увидеть их.

Это были факелы, странные существа с горящей кожей, омерзительно чавкающие, с острыми клыками и когтями. Везде, где они пробегали, загоралась земля, и дома, и все вокруг было объято пламенем. В пламени метался ветер, словно загнанный в клетку воробей; он лихорадочно бился во все стороны, и в нем не было ничего земного. Казалось, это мечется разъяренный дух, готовый сорвать с себя невидимые путы. Каждое его касание выпивало силы, а факелы пылали ярче и становились все сильнее. Они пировали.

Демоны рвали крестьян на части, и в воздухе висела кровь, и воздух ею пах, и его сотрясали нечеловеческие крики, которые срывались до хрипов, когда демоны добивали освежеванную добычу. Я впилась глазами в кровавую бойню, пытаясь отыскать хоть кусочек чего-то мирного, на чем мои глаза могли бы отдохнуть. Но не могла: везде царила смерть. В бушующем вихре носились черные вороны. Я никогда таких не видела. Они словно примчались на трапезу из самой преисподней. А потом... потом один из демонов отшвырнул что-то, и меня сшибло с ног чьей-то изодранной тушей. Именно тушей: назвать истерзанное тело человеком было уже нельзя. Я упала на землю, с ужасом ощущая на лице чужую кровь, горло сковало спазмом, и я не помню, что было дальше.

- Айдер, говорю тебе, здесь никто не уцелел! – услышала я требовательный, привыкший к слепому повиновению голос. Этот голос принадлежал женщине, которая знала цену своему слову и не терпела возражений. И, кажется, она уже теряла терпение, пытаясь кого-то в чем-то убедить.
- Постой, Шогокуша, я что-то чувствую... – прервал женщину другой голос, мужской. Он был до странности теплым и при этом одновременно отрешенным. Я не могла сказать, сколько лет было говорившему: не юнец и не старик. Как мой отец. Каким был мой отец. Я заплакала.
- Слышишь? Это здесь!.. Это кто-то живой! – я почувствовала, как сдавившая меня тяжесть тел исчезла, а в глаза пробился свет. Кто-то вытащил меня из кучи трупов и поднял на руки.
- Она жива? – с недоверием спросила женщина, и в тот же миг холодные пальцы с острыми ногтями вцепились в мое горло, требовательно выискивая пульс. – Да, жива...
- Что будем делать с ней? – спросил мужчина. – Вся ее семья погибла, и она не выживет, если мы бросим ее здесь.
- Возьмем ее в Орден, - властно ответила женщина. – Когда она вырастет и узнает, кто виноват в смерти ее близких, она сотрет в пыль всех этих тварей, и будет мстить, пока не умрет, - в этой фразе было столько жестокости, что я заплакала снова. Мне не хотелось жить.
- Не плачь, - успокаивающе погладил меня по голове мужчина. – Сегодня тебе повезло. Ты выжила. А это о многом говорит. Боги смерти пощадили тебя, и я верю, что они сделали это не зря. Твоя жизнь только начинается...

Недоброе начало. Как вообще смерть и боль могут породить что-то, во что стоит верить? Началом чего была та страшная бойня? И как вообще из смерти может родиться жизнь, как конец может стать началом? Как может начать биться выпотрошенное и разорванное в клочки сердце, из которого нечеловеческие вопли и адское пламя вырвали душу?

- Ты будешь называться Сагуэ-Эно! Это имя лучшей воительницы древности, одной из первых в Ордене...
- Но меня зовут Джаэти... Джаэ...
- Забудь это имя! Оно умерло для тебя в тот день, когда мы тебя нашли и привели сюда. Оно умерло! Навсегда! Запомни: у тебя нет другого имени.
- Но...
- Забудь!
- Да, госпожа...
- Забудь, иначе твое новое имя я прикажу выжечь на твоей коже, чтобы помочь тебе его запомнить!
- Я... я запомню...
- Прекрасно!
- Госпожа...
- Что?
- Что оно значит, госпожа? Что значит мое новое имя?
- «Ярость Тени». Оно значит «ярость Тени».

Итак, сначала было уничтожено мое имя. И я промолчала. Я забыла «солнечный вихрь» и стала «яростью Тени». Зачем? Зачем они это сделали? Раньше я ломала над этим голову, а сейчас понимаю. Так проще было добиться подчинения. Уничтожить саму меня в лице моего имени, а уже потом добиваться беспрекословного подчинения и тупой преданности Ордену. Когда тебя нет – как можно идти против? Никто не попытается противостоять отточенной системе воспитания в Ордене, никто не поднимет голову, никто не станет спорить. Тебя нет – ведь нет твоего имени. И никому нет дела, сколь круто изменится твоя судьба после того, как в твое тело насильно затолкали новую душу.

Я помню свой первый день, когда я сидела на окне своей кельи в бастионе Визджерей и смотрела на умирающую луну. Левое плечо больно жгло, не давая мне уснуть или хотя бы расслабиться: там чернела свежая татуировка, чьей задачей было не дать мне забыть, кто я такая с сегодняшнего дня. Мое новое имя вырезали у меня на теле, а я смотрела на луну и пыталась понять, почему так сильно свербит плечо и так тяжело на душе. Как мне потом рассказывали опытные ассасины, в чернила добавляют немного яда, и он жжет тебя, заставляя сиюминутно возвращаться мыслями к твоему новому имени. И так продолжается ровно столько, сколько тебе нужно, чтобы твое старое имя было забыто и уничтожено. И лишь потом Визджерей дают тебе противоядие, и боль проходит.

А потом были тренировки. Бесконечные, суровые, во время которых хотелось умереть, лишь бы тебя прекратили мучить. Они сводили с ума, и я помню, как по коридорам витали безмолвные слухи о чьих-то самоубийствах. Наверно, я бы тоже не выдержала этих непрекращающихся пыток, но меня спас Айдер. В который уже раз.

Ему было около двадцати пяти, когда я попала в Орден. Не знаю, какая тропа привела его в бастион убийц, но он там остался. И, как по мне, он был самым добрым человеком среди тех, кого я ежедневно видела на тренировках или в коридорах. Несмотря на суровую подготовку и тяжелые условия жизни, у него каким-то чудом уцелели в сердце остатки душевности и доброты, столь несвойственные тем, кто оказывался в Виз Джак’Таар. Он словно был лучом света из моего прежнего мира, который подарил мне надежду, когда все вокруг меня было сплошь окутано тьмой. Он-то меня и спас.

Мне шел тринадцатый год, и вся моя жизнь казалась мне сущей пыткой. Я уже два года жила в бастионе Визджерей, и за это время у меня не осталось никаких душевных сил бороться с окружающей меня действительностью. Мне перестали являться в кошмарах мои родители и братья с сестрами, у меня больше не ныло плечо, и даже мышцы, от которых каждый день требовали невозможного, больше не будили меня болью. Я ко всему привыкла, но, меж тем, я кричала внутри, отчаянно, громко, до хрипоты. И никто, никто вокруг не слышал этого крика. Мне хотелось выть, и иногда я сдирала пальцы в кровь, когда среди ночи в отчаянии и бессилии хоть что-нибудь изменить цеплялась руками за каменные стены моей крепости. Я мечтала о смерти, и, что самое страшное, она меня не пугала. Я ждала ее как избавления, как сна, в котором я наконец-то смогу забыться и не помнить ничего из того, что случилось. И я никому не могла об этом рассказать: дисциплина нашего клана была суровейшей из всех, и юным ученикам не позволялось разговаривать ни с кем, кроме своих наставников.

Моей наставницей была сама Шогокуша. Я много раз спрашивала себя, как женщине удалось занять место лидера ассасинов – и не находила ответа. Вернее, ответов было слишком много. Шогокуша, как и все убийцы, обладала прекрасной реакцией и находилась в великолепной форме. Она умела все: собрать в мгновение ока сложную ловушку, прокрасться мимо самого носа демона абсолютной невидимкой. В том, как она убивала, было своеобразное изящество и даже томность, но ее самым грозным оружием был ум, который трезвомыслие и расчет сделали острым и опасным, как те катары, которыми она вспарывала глотки врагам. Добившись от Сатха Дименей, лидера магов Визджерей, абсолютной власти над ассасинами, Шогокуша мигом подчинила убийц своей незыблемой власти, ужесточив донельзя и без того суровую дисциплину Ордена. Надо отдать ей должное – она прекрасно знала, чего хочет. Виз Джак’Таар были созданы магами Визджерей как негласное оружие против продавшихся демонам колдунов, и это оружие должно было разить в самое сердце, не давая осечек. Лишь четкое осознание собственных целей может помочь убийцам в достижении желаемого, а Шогокуша была из тех, кто всегда добивался своего. При ней убийцы достигли невиданной мощи, став теми опасными тенями, о которых вскоре пошла молва по всей Санктуарии. Могущество Ордена служило Визджерей, и те могли заниматься своими делами, не опасаясь удара в спину. Ассасины, их верные псы, всегда были на страже сна своих хозяев. Они охраняли бастионы магов в Аранохе и Кеджистане и Калдее и всегда сопровождали своих повелителей в пути. И убивали, лишь только о том заходила речь, не задавая никаких вопросов и действуя четко и собранно. Идеальные воины без души и сомнений. Всего этого добилась Шогокуша.

Она с упоением и даже вдохновением занималась своим делом, и это пугало и завораживало одновременно. Я думала, что женщина отвергает насилие на подсознательном уровне, но Шогокуша явно была рождена для того, чтобы быть предвестницей боли и смерти. Никто не знал, откуда в ней столько жестокости и расчетливости, но с другой стороны, никому в клане не нужна была другая Шогокуша. Именно такая, она сделала из Виз Джак’Таар мощную боевую машину, которая никогда не давала осечек. Кого-то она ломала, кого-то унижала – но результат всегда был один: безмолвный воин без страха и сомнений, вышколенный боец, для которого на первом месте – дисциплина и повиновение. Того же она ждала и от меня.

Обычно новые воспитанники попадали к убийцам в совсем юном возрасте: многим из тех новичков, кого я видела в стенах цитадели, не было и шести лет. Этим детям в каком-то смысле приходилось проще, чем мне: их меньше ломали, делая членами клана. Меня же Шогокуша пыталась подчинить уже третий год, и все же в мелочах я иногда ей сопротивлялась с упрямством ребенка, который хочет одну игрушку, а не другую. Порой доходило до наказаний, но Шогокуша была на редкость терпелива, и я даже не могла понять, зачем она столько со мной возится. Терпение и при этом – жесткость: Шогокуша использовала неоднократно проверенные методы воспитания. Но со мной они не работали, и по истечении второго года обучения я все еще оставалась прежней внутри. Я интуитивно прятала от других свою непохожесть, но от моей наставницы спрятаться не получалось. И в один из дней, когда сумасшествие и отчаяние подступили слишком близко, Шогокуша сдалась и отдала меня в воспитанницы Айдеру.

Я помню, как в назначенный час ждала свою повелительницу в зале для тренировок. Внутри меня трясло от мысли, что подобное будет повторяться сегодня, завтра и еще многие дни, пока мое обучение не сочтут законченным. И когда мне уже захотелось заплакать, в зал вошел Айдер. Он молча подошел к окну, даже не взглянув на меня. Шогокуша никогда так не поступала, она всегда смотрела в глаза, пытаясь понять, что творится у человека в душе. Айдер, как я узнала потом, предоставлял человеку право самому рассказать об этом. Он стоял у окна и молчал, а я смотрела на него, не понимая, что происходит.

- Она очень зла на тебя, - наконец проговорил он настолько тихо, что я едва расслышала. – По правде говоря, она в бешенстве.
- Почему? – так же тихо спросила я: мне казалось, что если я произнесу свой вопрос громче, Шогокуша вернется, и у меня не останется больше надежды. Айдер повернулся ко мне и хмыкнул.
- Ты в ее глазах – всего лишь назойливый непонятливый ребенок. Но ребенок, который почему-то не делает всего, что она хочет. Она привыкла добиваться своего, но ты уже больше двух лет не пытаешься дать ей то, чего она хочет.
- А чего она хочет? – сама мысль о том, что можно так говорить о моей госпоже, была кощунственной, но тон Айдера прощал даже такое святотатство.
- Дисциплины. Покорности. Полной самоотдачи своему делу. Она воспитывает идеальных убийц, и многие из ее подопечных уже отлично себя зарекомендовали. Они умны, хитры, верны и никогда не задают вопросов, - Айдер подошел к столу, за которым я сидела, и устроился напротив. Его странные глаза, голубые с золотистыми прожилками, внимательно смотрели на меня. – Ты же задаешь слишком много вопросов, - слова прозвучали укоряюще, но глаза Айдера откровенно веселились. Я внезапно подумала, что он совсем не такой, каким его здесь считают.
- Я не могу подчиняться приказам, которых не понимаю, - помолчав, ответила я.
- Ну, тогда у нас с тобой больше общего, чем я думал, - улыбнулся Айдер, и его взгляд на секунду стал совсем мягким и теплым. Но потом он вмиг стал серьезным и внимательно посмотрел мне в глаза.